С миром все было вроде бы в порядке, пускай даже под миром разумелся тот, в котором Джон‑Том очутился не по своей воле. Юноша глубоко и удовлетворенно вздохнул. Осеннее утро выдалось на редкость замечательным. С ясного неба лился яркий солнечный свет, в воздухе разливалось благоухание; вдобавок ко всему прочему Джон‑Том чувствовал, что ему можно не опасаться каких‑либо неприятностей с желудком. Итак, с миром все было в порядке. То же самое юноша мог сказать и о себе. Тревожиться совершенно не о чем: в занятиях он преуспел настолько, что сам волшебник Клотагорб вынужден был с неохотой признать – прогресс очевиден. Если так пойдет и дальше, со временем Джон‑Том окажется достойным прозвища чаропевца. Н‑да, в последние дни волшебник пребывал в исключительно благодушном настроении – отчасти из‑за того, что его ученик, филин Сорбл, дал зарок не брать в рот ни капли спиртного, едва выйдя перед этим из трехдневного запоя. Собутыльники жестоко подшутили над Сорблом: воспользовавшись тем, что тот потерял сознание – рухнул на пол таверны и начисто перестал воспринимать действительность, – они выдернули у филина почти все хвостовые перья. В результате сего прискорбного происшествия Сорбл выразил искреннее желание вернуться в давно позабытое состояние, именуемое трезвостью. Да что там Сорбл! Джон‑Тому вдруг вспомнилось, что Клотагорб резко прекратил жаловаться на свой кишечник. Что ж, остается только поблагодарить судьбу, ибо нет зрелища более жалкого, нежели черепаха, которая страдает поносом.

Правда, какое‑то время спустя юноша осознал, что в глубине души у него все же гнездится некое смутное беспокойство. Ничего конкретного, ничего такого, во что можно было бы ткнуть пальцем; тем не менее что‑то не давало Джон‑Тому покоя. Он сердито фыркнул – что, мол, за ерунда – и решил одолеть смятение чувств при помощи обильного и сытного завтрака. Однако ему скоро стало ясно, что тут бессильны и свежие кольчатые черви, и сушеные, хрустящие на зубах анемоны.